В девять утра я была готова к большому трудовому дню. В половину десятого голос в трубке мне сказал: «А приезжайте прямо сегодня. В десять. Найдёте нас быстро — двухэтажное здание возле большой трубы».
Голос немного обманул: я всё-таки заплутала на территории больничного городка, поэтому мне пришлось остановиться возле мужчины, увлечённо подметавшего опавшие листья в уютном скверике, и спросить:
— Не подскажете, а как мне морг найти?
— Вы правильно шли, — ответил мужчина задумчиво-загадочно. — Всё время прямо, там увидите.
Увидела. Вот большая труба, судя по всему местной котельной, вот двухэтажное здание, которое своим фасадом спряталось за листьями деревьев и кустов, а с торца рукописная вывеска «Ритуальные услуги. Морг».
2
На крылечке сидели два строителя и молча курили, я прошла мимо них и попала внутрь одного из самых загадочных и непубличных мест в городе — областного патологоанатомического бюро. Стараясь не смотреть по сторонам, добираюсь до второго этажа, где и находятся люди, которых я искала.
В большом и буквально залитым солнечным светом кабинете меня встретили начальник бюро Крылов Юрий Васильевич и его заместитель Сергей Валентинович Малашенко.
2
После соблюдения традиционных правил этикета Юрий Васильевич сразу бодро и достаточно громко стал мне говорить о научной работе, показывать учебные пособия, не переставая при этом улыбаться. Мне было занятно его слушать, но я прекрасно понимала, что самое интересное я увижу и услышу не в этом светлом кабинете.
Юрий Васильевич, по всей видимости, уловил моё нетерпение и любопытство, поэтому вручил меня в руки своего зама и вежливо предложил увидеть всё своими глазами.
Вам необязательно откладывать свои печеньки и отставлять в сторону чай, потому что этот пост будет не про патологоанатома в окровавленном халате.
Этот пост будет про врача, который точно так же, как и другие врачи, прежде всего бережёт наши с вами жизни и чей невидимый труд составляет едва ли не основу современной медицины. И пусть главным героем станет мой поводырь по бюро — жизнерадостный, оптимистичный и увлечённый своей профессией Сергей Валентинович, который 19 лет своей жизни посвятил патанатомии, доцент кафедры в медуниверсите, который практикует в бюро и ведёт большую научную работу.
— Вы должны чётко понимать и донести это до читателей, что патологоанатом — это не такой человек в ночи с огромным топором, в окровавленном халате, который стоит среди трупов с бирками, — начал нашу беседу Сергей Валентинович в полутёмном коридоре морга. — Патологоанатомия состоит на 95% из работы с живыми тканями, и только 5% — это то, о чём думают люди, — вскрытия и работа с мёртвым материалом.
Первым делом Сергей Валентинович показал мне карту всех бюро в Витебской области и рассказал, как морги стали именно патологоанатомическими бюро, и что теперь они подчиняются напрямую Минздраву, а не главврачам больниц, поэтому получили несколько больше возможностей для своих исследований.
Никто из живых не хочет попасть на приём к патологоанатому, но практически каждый, кто был хотя бы раз в больнице и лечил, например, аппендицит или сдавал анализы — на приёме у патологоанатома был, пусть косвенно и не целиком. Весь биоматериал, который собирают врачи-клиницисты, попадает в руки патанатомам, которые и подтверждают или опровергают диагноз лечащего врача. Ни один диагноз в современной медицине (ну разве что за исключением ангины и подобного) не ставится без экспертного заключения этих самых загадочных врачей.
— За год наше бюро ставит в среднем больше пятисот тысяч заключений и диагнозов, — не без гордости сообщает Сергей Валентинович.
— Это же очень много, — удивляюсь я.
— Много, но это ещё и огромная ответственность. Вы даже не можете представить, насколько это большая ответственность. Пока мы готовим диагноз, человек ждёт. И всегда приятно знать, что вместе с твоим заключением врач принесёт пациенту хорошие новости.
— То есть вы сопереживаете больным?
— Конечно, — улыбается доктор и выводит меня на свежий воздух. — Может быть, я неправ, но мы, в отличие от врачей-клиницистов, не работаем с живыми людьми, поэтому не смогли так закалить свои нервы и покрыться таким панцирем из профессионализма, который помогает им абстрагироваться от эмоций и просто делать свою работу. Мы также, как и они, боремся за каждую жизнь и стараемся поставить максимально точный диагноз, чтобы помочь человеку победить болезнь, но когда мы видим тяжёлые случаи и понимаем, что этому человеку уже нельзя помочь, — это всегда трудно. Поэтому можно сказать, что патологоанатомы — это самые жизнелюбивые и самые человеколюбивые люди.
Мой собеседник снова расплывается в доброй улыбке и задумывается о чём-то своём.
— А ошибки врачей часто встречаются?
— Всё бывает, но вы знаете, на Западе процент расхождений не должен превышать 10. В случаях, когда человек поступает по скорой и умирает в течение пары часов, допускается расхождение в 17%. У нас же норма не должна превышать 5%. Мы не подгоняем цифры под «своих», потому что иногда ошибочный диагноз стоит жизни, но наши расхождения в принципе не выходят за эти нормы. Когда выявляется такой случай, то, кроме определённых мер по отношению к врачам, ещё и проходит, так скажем, обучение. Собирается коллегия врачей и разбирает каждый случай ошибки: почему врач ошибся, как избежать такого в будущем.
— Выходит, что вы всё время учитесь?
— Конечно! — Снова улыбается Сергей Валентинович. — Нельзя считать себя патологоанатомом, просто получив диплом. Этому нужно учиться всю жизнь. Поэтому в нашей профессии случайных людей нет.
3
— А почему Вы решили стать патологоанатомом?
— Мне всегда нравилась именно эта специализация, поэтому, когда пришло время выбирать, — я выбрал работу здесь. Ещё студентом я работал ночным санитаром в морге, часто присутствовал на вскрытиях, занимался гистологией и исследованиями тканей. Это моя любимая работа. Без романтики вскрытий. И честно скажу, что, допустим, детским патанатомом я бы стать никогда не смог.
— Почему?
— Не разучился переживать. Не смог бы. Я люблю людей и жизнь, и, наверное, многое по-прежнему, несмотря на опыт в бюро, пропускаю через себя.
— Есть врачи, которые уходят отсюда, потому что не справляются с таким напряжением?
— Бывает. Редко, но бывает. Обычно это происходит, когда из университета комиссия по распределению направляет молодого врача не туда, куда он хотел. У нас не так давно была молодая врач, которая попала в морг не по своей воле. В итоге каждое вскрытие для неё было мощнейшим стрессом. Ей пришлось уйти — и это правильное решение. Теперь она врач другого направления и отлично работает без таких нервов. Поэтому ещё раз повторю: случайных людей здесь вы не найдёте.
— Вы 19 лет здесь работаете врачом. Видели многое. А смерти боитесь?
— Да, — не думая, отвечает Сергей Валентинович. — Боюсь, как и все. Никто не хочет умирать. И мной двигают такие же инстинкты самосохранения, как и другими людьми. Но я понимаю, что смерть неизбежна, однако встречу не хотелось бы ускорять.
Потом Сергей Валентинович предлагает начать экскурсию, чтобы я своими глазами увидела, чем же занимается патологоанатомическое бюро. Мы возвращаемся в здание; где-то вдалеке тихо-тихо играет радио, группа «Браво» поёт песню «Любите, девушки, простых романтиков…» — почему-то это запоминается. Я и Сергей Валентинович уже были рядом с секционной, когда я почувствовала этот запах.
— Сейчас здесь вскрытия идут, — как будто понял меня врач.
— Это же не формалин? — Спрашиваю я и непроизвольно закрываю рукой нос и рот.
— Нет, — пожимает плечами мой гид.
— А что поделать? — Выходит из комнаты отдыха его коллега. — Вот так вот пахнем!
7
Пока я борюсь с запахом, который, казалось, пропитал меня насквозь и даже во рту оставил какой-то приторно-неприятный привкус, Сергей Валентинович показывает, как к ним поступают ткани на анализ для постановки диагноза.
4
— У нас здесь ещё и ритуальный зал есть, — не без гордости говорит он, когда мы покидаем кабинет и снова просто тонем в этом запахе, который пропитал собой весь узкий коридор бюро. — Мы открыли его в принципе сами. Поэтому все, кто хочет, могут у нас заказать все эти ритуальные услуги. Мы сами купили и установили кондиционер там, чтобы людям было комфортно. А на доходы от ритуального зала купили вот — второй холодильник.
В этот момент мы проходим мимо чего-то большого и шумно работающего.
— Это холодильник для тел? — Мне пришлось остановиться, чтобы рассмотреть громадину.
— Да, — легко отвечает доктор.
— И что, они у вас вот прямо в коридоре лежат? — Удивляюсь я.
— Почему в коридоре? В холодильнике! — Машет мне рукой Сергей Валентинович, и мы двигаемся дальше.
2
В одной из ординаторских меня знакомят с ещё двумя врачами, которые так же, как и Сергей Валентинович, оказываются очень общительными и улыбчивыми.
— Хотите, я вам интересную опухоль надпочечника покажу? — Спрашивает у меня невероятно обаятельный доктор.
— Ещё бы! — В тон ему киваю я и склоняюсь к большому электронному микроскопу.
— А ещё у нас есть тренажёрный зал для сотрудников — мы тоже его сами собрали и открыли. Мы постоянно участвуем в разных спортивных и культурных соревнованиях…
Теперь уже двое врачей ведут меня в импровизированный тренажёрный зал.
3
Позитив, с которым они рассказывают о своих победах на конкурсах, и то, с каким запалом показывают небольшой зал, как-то на второй план отводят мысли о том, что я в морге и в паре метров от меня проводят вскрытия.
— На Новый год мы ещё здесь для детей сотрудников ёлку устраиваем, у нас есть костюмы Деда Мороза и Снегурочки. На втором этаже есть место — вот там и ставим ёлку.
Признаюсь, что меня несколько озадачивает их признание.
— Вы серьёзно прямо в морге проводите детский утренник?
— Да, ну не утром же. А ближе к вечеру, когда никто уже за телами не приедет.
— Утренник в морге? — Снова переспрашиваю я. — Вам не кажется, что это цинично?
— Нет, — пожимает плечами Сергей Валентинович. — Если вы об уважении к мёртвым, то им мы тоже не мешаем. А уважение заключается в другом — в том, что мы делаем всё возможное, чтобы у родственников была возможность проводить их в последний путь достойно, правильно установить причину смерти и отнестись к телу с уважением. Поэтому ничего страшного или ужасного нет в том, что дети полчаса попрыгают у ёлочки.
— А бывают случаи, когда тела не забирают? — Спрашиваю я, раз уж речь зашла об уважении к мёртвым.
— К сожалению, бывают. Мы храним максимально долго — до трёх месяцев. Если никто так и не обращается, то мы в свою очередь отдаём бумаги в милицию, которая и ищет родственников, если никто так и не находится, то человека хоронят сейчас где-то в Коптях — там есть специальный участок для именно таких невостребованных тел.
— Ну а были случаи, когда и родственники есть, а всё равно не забирают?
— Тоже были, — вздыхает Сергей Валентинович. — Недавно совсем был случай, когда пришёл мужчина получить свидетельство о смерти матери, которая была у нас. Сказал, что получит в собесе деньги на захоронение и вернётся за ней. Но оказался любителем выпить, деньги все пропил и за матерью так и не вернулся. Мы её держали здесь около полугода. Всё ждали, что у него совесть заработает, но нет… И такие случаи — не редкость. А Вы говорите, что новогодняя ёлка — это нехорошо.
В разговорах Сергей Валентинович показывает мне все лаборатории, где смешливые и стеснительные женщины делают свою ответственную работу и первыми узнают для кого-то приговор, а для кого-то — помилование.
9
Я подхожу к каждой и спрашиваю, чувствуют ли они этот груз ответственности на себе? Каждая отвечает: «Да».
— У нас нельзя ошибаться. Если лаборант сделает одну ошибку, его накажут. Если лаборант допустит вторую — его уволят. От их опыта, от их старания, от их аккуратности в прямом смысле зависят человеческие жизни, — как-то строго отмечает Сергей Валентинович. — Когда стёкла с материалом отработаны, то мы сдаём их на хранение. У нас их сотни тысяч, у каждого свой номер. И если к нам обратится человек с просьбой выдать, то мы тут же найдём и отдадим. Поэтому мы ещё и немного архив человеческих болезней.
5
Последним пунктом моего визита в бюро стал кабинет Сергея Валентиновича. Светлый небольшой кабинет, половину которого занимает рабочий стол, засыпанный бумагами и медицинскими картами. Микроскоп, компьютер — атрибуты настоящего врача. Сергей Валентинович с увлечением показывает мне результаты их исследований, интересные клинические случаи и виды раковых клеток.
— Вам не кажется несправедливым, что у Вашей профессии немного дурная слава, и те пациенты, которым помогаете Вы, об этом даже не догадываются?
— Мы работаем не ради благодарности, — задумывается доктор. — Каждый, кто сюда приходит, понимает, что пациенты не станут говорить спасибо и нести конфеты. Но здесь работают фанаты своего дела. Мне действительно интересно разбираться в каждом клиническом случае и искать ответы на вопросы клиницистов. Я точно знаю, ради чего я это делаю и как много значит моя работа и работа моих коллег. Я уже говорил, что люблю людей. А то, что мне лично спасибо не говорят — ну и что?
Тут моё внимание привлекает вымпел «Динамо-Минск», висящий на одной из стен кабинета.
— Болеете за «Динамо»? — уточняю я.
— Очень. Люблю хоккей, — улыбается врач. — Раньше сам играл. Можно сказать, что это моё хобби. А вот это мне студенты подарили, говорят, что на меня похож…
Сергей Валентинович показывает фигурку человечка, который улыбается с полки.
— Что-то есть, — всматриваюсь я. — По крайней мере, он тоже улыбается и тоже любит жизнь.
5
Но я не смогла уйти из морга без страшной истории. Сергей Валентинович долго от меня отмахивался, говоря, что нет у них никаких историй. Но потом всё же сдаётся под напором моего умения приставать к людям:
— Эту историю рассказывают всем, кто приходит сюда работать, — низким и тихим голосом начинает врач. — Это было давно, много лет назад… Работал у нас один ночной санитар, и вот однажды ночью, когда он дремал в комнате отдыха, его разбудил грохот в секционной. Он понимал, что в здании, кроме него, никого нет, — все двери и окна плотно закрыты. Но и шум был настолько громкий, что показаться ему он не мог…
В этот момент Сергей Валентинович встаёт максимально близко ко мне. На моё робкое «А дальше?..» продолжает:
— А дальше санитару пришлось выйти в коридор, чтобы проверить, что там гремит. Остаться в комнате он не мог: его работа — следить за порядком… Он перешагнул тёмный коридор и приоткрыл дверь секционной. А там в темноте на полу лежало мёртвое тело в крови и перевёрнутая каталка рядом…
Сергей Валентинович уже практически навис надо мной со своей страшной историей и на мой еле слышный писк «Труп встал?!» он снова становится добрым доктором, который с улыбкой отмахивается:
— Всё оказалось гораздо проще и прозаичнее: тело привезли с бинтами, куда натекло очень много крови. Бинты лежали на краю каталки, а сама каталка стояла под уклоном — вот и перевернулась. Ничего мистического или необъяснимого.
— Неужели вам действительно не страшно? — Выдыхаю я. Оказывается, последние пару минут я не дышала вообще.
— Старая и избитая истина: бояться надо живых, а не мёртвых, — подмигивает мне смелый врач.
Всем здоровья, ещё раз здоровья и больше жизни.
Текст и фото: Anna Bing
Морги Витебска.
Нашли опечатку? Выделите фрагмент текста с опечаткой и нажмите Ctrl + Enter.
Хотите поделиться тем, что произошло в Витебске? Напишите в наш телеграм-бот. Это анонимно и быстро.