Проект «Дома и люди». Глава 12. Улица Гоголевская, 3 (Ленина, 28)

В Витебске полностью снесли или до неузнаваемости изменили реконструкцией много примечательных зданий. Но дома — как и люди: у каждого своя биография, свой характер, своя судьба. И здания живы, пока жива память о них.

В проекте Vitebsk.biz « Дома и люди» своими воспоминаниями, живыми подробностями о том времени, когда эти постройки являлись неповторимой частичкой витебской истории, с нами делятся их бывшие жители.

Наш сегодняшний рассказ — про здание, которое находилось на месте «синего дома». Это двухэтажный дореволюционный особняк с мезонином на бывшей Гоголевской, 3. До 1917 года он принадлежал фотографу Абраму Гершевичу. Потом там жили горожане. В середине 1960-х центр Витебска реконструировали: улицу Гоголевскую спрямили, подняли на несколько метров, а её участок между площадями Свободы и Победы стал продолжением улицы Ленина. Исторический квартал в «яме», как называли это место витебляне, снесли. Разрушили и двухэтажку с мезонином. А в начале 1970-х на её месте, но уже с изменённым адресом — улица Ленина, 28 — построили знаменитый «синий дом».

За полвека этот район изменился до неузнаваемости. Здесь появились не только «синий дом», но и «пирамида», и Летний амфитеатр, и подземный переход через улицу Ленина. Но снесённый дом на Гоголевской, 3 жив в памяти Александра Кимельмана, который провёл там детство. Он много лет проработал инженером-электроником в объединении «Витебскоблавтотранс», а в 1990-е уехал в Германию. Недавно Александр написал мемуары про жизнь в родном городе. И любезно поделился своими воспоминаниями с проектом «Дома и люди». В них — много интересных деталей про старый добрый Витебск.

Улица Гоголевская: перепад высот, будка регулировщика и магазин с живой рыбой

«В доме №3 на улице Гоголевской прошла большая часть моего детства: с рождения в 1951 году и до переезда в 1963-м. Когда улицу Ленина продлили за счёт улицы Гоголевской, наш дом получил новый адрес: Ленина, 28.

В войну наш дом уцелел. А вот соседний, на Замковой, 2/1, пострадал от бомбёжек.

Руины этого углового дома на пересечении Гоголевской и Замковой снесли и построили на их месте деревянный павильон с «Кафе-мороженым». Рядом находился уютный садик. Мы называли это заведение «Мороженица». Там продавали вкуснейшее сливочное мороженое и изумительные вафельные трубочки с кремом!

В 1962 году по соседству построили четырёхэтажку, внизу которой находилась столовая «Бульбяная» (сейчас это здание на Ленина, 30, рядом с «синим домом»). Со стороны улицы Замковой там был продовольственный магазин «Чайка» (позже — книжный магазин «Глобус»). Неподалёку стояла будка регулировщика: он управлял работой светофора на перекрёстке.

Улица Гоголевская возле «Бульбяной» резко спускалась вниз — и так же резко поднималась (в сторону нынешней площади Победы). Горожане прозвали это место «ямой». Вход в «Бульбяную» сначала был с тротуара. Позже, когда улицу подняли, столовая оказалась «под землёй». А до этого из-за перепада высот, когда по Гоголевской с горки катился трамвай, в нашей квартире звенела посуда.

На этой фотографии, над молочным магазином, видна часть нашего балкона. Левее находился вход в наш подъезд, за ним — хлебный магазин.

Сразу за нашим двором, если идти вверх по Гоголевской, находился «Зеленхоз». Там мы с мамой покупали новогоднюю ёлку. Метров через пятьдесят стояла колонка. В нашем доме часто случались перебои с водой, особенно в мороз. Тогда мы шли с двумя вёдрами к колонке. Здесь же полоскали и бельё

Со стороны улицы Замковой, за садиком, после войны стоял единственный уцелевший дом. В нём находился рыбный магазин. И там продавали из аквариума живую рыбу. А на противоположной стороне улицы располагалось пожарное депо.

«Дом с мезонином»: жилой чердак, «таинственная» дверь, низкие окна

Наш дом был симпатичным, его называли «дом с мезонином». В нём было два этажа — на каждом по четыре квартиры. Третий этаж, с «мезонином», по сути, был жилым чердаком. Там ютилась семья: родители и трое детей.

Один вход в дом был парадным — с улицы Гоголевской. А второй — со двора. Окна квартир на первом этаже с чёрного входа находились очень низко от земли. И мы, пацаны, часто заглядывали к соседям Мачульским, когда у тех работал телевизор. В нашем доме он был единственный. Я даже запомнил его марку: «Неман».

Из парадного на второй этаж вела каменная лестница с ажурными металлическими перилами. А вот в подъезде с чёрного входа находилась скрипучая деревянная лестница.

На чердаке она упиралась в «таинственную» дверь. Там было темно и пахло кошками. Иногда мы с пацанами туда забирались: с замиранием сердца, по двое или по трое, ведь в одиночку было боязно. И чувствовали себя героями!

Во дворе стояли сараи: у каждой семьи отдельный. Там хранили дрова, лыжи, санки, квашеную капусту и т.д.

Квартира: печь на всю кухню, балкон с шикарным видом

Мы жили в квартире №3 на втором этаже, вход с парадного.

Я рос в обычной семье со средним достатком. Отец, Самуил Кимельман, работал прорабом в городских электросетях. Мама, Стэра Слив, — экономистом в Витебском гарнизоне. Сводная сестра, Неля Зелёная, была старше меня на 13 лет. Первый мамин муж — Израиль Зелёный, погиб на войне.

У нас была небольшая 2-комнатная квартира. Единственное удобство — кран с холодной водой. Уборная находилась на улице: классический деревянный туалет с дыркой в полу.

Коридор был небольшим, но с высокими потолками. Папа настроил там полок в два-три яруса. На них хранили разную утварь. В коридоре стояли маленький холодильник «Саратов-2» и ящик с картошкой.

Из коридора дверь вела на маленькую кухню. На всю ширину комнаты стояла печь. Она хорошо обогревала квартиру, так как её тыльная часть находилась в зале. Еду готовили в печке, на электроплитке и керосинке.

Из кухни шёл проход в узкую столовую. Там спали сестра и домработница. Меблировка была скромной. Обеденным столом служил большой ящик с крышкой, внутри которого хранили одежду.

Но главной достопримечательностью этой комнаты был балкон. С него открывался шикарный вид на Гоголевскую. В нашем доме было всего два балкона. И, конечно, мы гордились, что один из них — наш. А второй принадлежал доктору Яхнину.

Самой просторной и светлой комнатой был зал. Там стояла мамина гордость — прекрасное трофейное пианино.

Домработница, прогулки по городу, семейные вечера

Домработница, Галина Ивановна Ратникова, а для меня — просто тётя Галя, появилась у нас, когда мне было года три. Пока мы жили на Гоголевской, она была членом нашей семьи. Мама платила ей 10 рублей в месяц и делала отчисления в собес. Благодаря этому тётя Галя впоследствии получила пенсию и квартиру.

Галина Ивановна была ответственной, доброй и чистоплотной. Неплохо пела и играла на гитаре. Правда, характер у неё иногда был тяжёлый: женщине пришлось отсидеть 5 лет в тюрьме за кражу мешка картошки. Ко мне тётя Галя относилась как к родному сыну.

Я обожал прогулки по городу с родителями. Папа всегда брал с собой фотоаппарат. Я храню его, как семейную реликвию. Все снимки из семейного альбома в этой публикации сделал мой отец.

Мы часто ходили в парк имени Фрунзе, а также гуляли от площади Свободы до площади Ленина. Заходили в любимую «Мороженицу». Не обходили и кафе-автомат, который продавал булочки с изюмом, заварные пирожные и другую выпечку. Покупаешь в кассе нужный жетон, вставляешь его в автомат — и вниз из стеклянной «шахты» опускается полочка с лакомством. Этот автомат стоял на улице Ленина, ещё до перекрёстка с Советской.

В парке имени Фрунзе находился уютный уголок с библиотекой. Там можно было почитать газеты, книги, взять шахматы, шашки.

Главным праздником в нашей семье был мой день рождения. Приглашали всех родственников и друзей, заказывали большой каравай. Мама готовила рубленую печень, фаршированную рыбу, форшмак из селёдки, винегрет, оливье. И, конечно, холодец! День рождения всегда проходил весело и шумно. Одного не понимаю: как в той небольшой квартире помещалось столько людей?!

Запомнились и наши уютные семейные вечера. Мама вышивала. Папа частенько что-то ремонтировал. По репродуктору мы слушали радиопостановки, концерты, последние известия. Бывало, играли в лото. Топили печку, и я сидел рядом, смотрел на огонь и ждал, когда появятся угли, чтобы «пошуровать» их кочергой.

Иногда мама садилась за пианино — и начинался домашний концерт. Это было прекрасно! Мама играла профессионально: она училась у Евгении Шуман, внучки композитора Роберта Шумана. До войны подрабатывала в кинотеатре музыкальным сопровождением «немых» фильмов. Учился в «музыкалке» и я, но талант матери мне не передался, и через четыре года я оставил занятия.

А ещё в памяти всплывает картинка, как мы с папой по выходным ходили в баню.

Это занимало полдня. Чаще всего мы посещали баню на Комсомольской, но иногда и на Чехова. И там, и там были огромные очереди. Вначале, если было нужно, мы с папой стриглись. После бани отец брился и одеколонился из деревянного автомата с зеркалом, бросив в щель 15 копеек. Нас обслуживал отменный мастер, молодой еврей Яша. До сих пор помню его улыбку. Затем папа становился в очередь за пивом. Себе брал большой бокал, а мне маленький. В очереди осуждающе шушукались: мол, ребёнка спаивает! Отец на это никак не реагировал, а я с огромным удовольствием осушал свой бокал до дна. Во взрослой жизни к алкоголю я не пристрастился.

В первый класс я пошёл в среднюю школу №1. Она находилась в здании на Ленина, 24, где сейчас городской центр дополнительного образования детей и молодежи. В классе стояла печка, а в туалет мы бегали на улицу. Переменки объявлял колокольчик: в него звонила уборщица.

Школьная форма для мальчиков тогда выглядела на военный манер. Это был комплект серого цвета: фуражка, брюки, гимнастёрка с ремнём. Надевая его, я очень гордился собой. Но расстраивала причёска: требовали, чтобы мальчишки стриглись наголо.

Детские забавы: спектакли во дворе, свистульки от старьевщика, самодельные мечи

Никогда не забуду свой первый самостоятельный выход в наш двор на Гоголевской. Ко мне подошёл соседский мальчик, Сёма Оршанский. Он был чуть постарше. Первым делом Сёма спросил, кто я по национальности. Я ответил, что не знаю. Он, ткнув в меня пальцем, заявил: «Ты жид». Это до сих пор вызывает у меня улыбку: Сёма тоже был евреем.

Во дворе стоял одноэтажный барак, в нём жило несколько семей. Один из жильцов, Валера, любил возиться с детьми. Когда приезжал с гастролями цирк (а располагался он на месте нынешнего универмага), сосед устраивался туда разнорабочим. И всё время пытался бесплатно провести нас на представление. Но «халява» ни разу не сработала.

В этом бараке жила девочка Зоя, у неё были два братика-близнеца. Их отец, инвалид войны, передвигался на трехколёсной мотоколяске. В народе это чудо техники называли «инвалидкой», а также «лягушкой» — наверное, из-за зелёного цвета.

Зоя была немного старше нас, и мы считали её своим вожаком. Она придумывала для нас игры: «в школу», «в больницу», «в семью» и т.д. А ещё эта девочка ставила интересные спектакли, в которых участвовали дети нашего двора. Мы сами делали декорации и костюмы! Репетировали «на полном серьёзе». На «премьеры» приходили наши родители.

В бараке также жила колоритная еврейская семья. Их дверь выходила во двор, и мы с ребятами, играя в футбол, часто попадали в неё мячом. Из квартиры тут же выбегала женщина и кричала на нас. Её муж работал старьевщиком. Он объезжал на лошади весь район и собирал в телегу ненужную рухлядь. Что он с ней делал, одному богу известно. Но взамен старой вещи он дарил детям глиняную свистульку. И я упрашивал маму пожертвовать что-то из старого тряпья, чтобы получить заветную игрушку.

На этом фото видна часть садика перед стадионом. Низкий заборчик шёл вдоль оврага. А за торцом ближнего здания на снимке находился очень живописный дворик, из которого был выход к проспекту Фрунзе.

Там в одном из домов, в маленькой комнате подвального помещения, жил с мамой мой одноклассник Саша Руколь. Из своего единственного окошка они видели только ноги прохожих.

Мы обожали парк имени Фрунзе с речкой Витьбой. Вожак нашей ватаги, Зоя, организовывала туда импровизированные походы. Родители давали нам с собой кое-какую еду. В парке мы играли в подвижные игры, гуляли и «обедали».

Вообще мы постоянно меняли места для игр. То шалили во дворе: там хватало закоулков, развалин, покосившихся построек. То бежали через дорогу, на стадион. Траву там не косили, а кусты были вдвое выше нас. И в этих зарослях мы играли «в войну», «в пограничников», «в следопытов», в казаки-разбойники. Выстругивали из досок настоящие мечи, сабли, кинжалы, пистолеты. Это было так круто!

Городской каток: какими были послевоенные коньки и что такое «рогоза»

А зимой мы бежали на городской каток в овраге на месте нынешнего амфитеатра. Вначале я катался на двухполозных коньках, прикрученных к валенкам. Потом — на «снегурках»: они крепились к обычным ботинкам специальным ключом.

По вечерам на катке играла музыка. Здесь всегда собиралось много людей. Сдать обувь в раздевалку было проблематично. И многие закапывали её в снег! А потом, бывало, не могли найти свои ботинки. Наш дом находился рядом с катком, и к нам нередко заходили парни и девушки с просьбой оставить на время обувь. Мама никому не отказывала, а иногда угощала молодёжь чаем.

В овраге находился садик, который отделял каток от дороги. Там были довольно высокие горки. И мы до умопомрачения катались с них на лыжах и санках.

Но самым крутым средством для спуска была «рогоза». Изготавливали её из толстого металлического прутка: внизу были полозья, вверху они переходили в дугу, за которую нужно было держаться. Стоя на полозьях «рогозы», человек летел с горы с сумасшедшей скоростью.

О такой штуке мечтал каждый из нас! Как-то раз я оказался в садике один и увидел оставленную кем-то «рогозу». Каюсь, я её стащил. С неделю, на зависть всем друзьям, катался на ней во дворе. Но так хотелось слететь на «рогозе» с крутой горки в садике! Я не выдержал, пошёл туда. Тут же нашёлся владелец украденной вещи. Обошлось без битья, но урок я получил на всю жизнь.

Переезд: «Более года ездил к друзьям в старый двор»

В конце 1950-х серьёзно заболел отец: сказались военные ранения. Работать он уже не мог. Жизнь в квартире практически без удобств стала невыносимой. Родственники обивали пороги разных инстанций, чтобы мы получили новое жильё. Дошли до тогдашнего председателя горисполкома Евгении Мауриной. Она сообщила, что нам выделят другую квартиру только после сноса дома. То, что отец воевал и имел награды, в расчёт не бралось.

В 1963 году маме на работе предложили 2-комнатную квартиру в 5-этажной «хрущёвке» рядом со старой областной больницей. В то время там находилась конечная трамвайная остановка на проспекте Фрунзе. Несмотря на то, что для нашей семьи (у сестры уже родилась дочь) это жильё было маленьким, а в скором времени дом на Гоголевской шёл под снос и нам полагалась 3-комнатная квартира, родители приняли решение: переезжать.

В новое жильё мы переехали в апреле 1963 года. До конца учебного года я ездил в свою старую школу. А в 6 класс пошёл уже в СШ №4. Там записался в кружок телеграфистов и как-то вдруг стал радиолюбителем. Это увлечение повлияло на выбор профессии.

С ребятами из нового двора я не общался более года. Всё время ездил на «родину», на Гоголевскую: там всё было привычно, понятно и любимо.

Я и теперь часто возвращаюсь в воспоминаниях на Гоголевскую, 3 — в своё детство, где мне было хорошо и уютно. Это время так и осталось для меня самой нежной, трогательной и безмерно счастливой частью жизни».

Если вы хотите прочитать полную версию мемуаров Александра Кимельмана, вы можете связаться с ним по электронной почте: alex.kim@gmx.de или в мессенджере в Facebook.

Автор: Татьяна Матвеева. Фото: Эдуарда Поляка и из семейного архива Александра Кимельмана

Нашли опечатку? Выделите фрагмент текста с опечаткой и нажмите Ctrl + Enter.